Марина Харькова, журналист, Донецк
С начала войны Украины против Донбасса Лилия Радионова возглавляла комиссию по делам военнопленных и пропавших без вести в ДНР. В апреле 2014 года она работала в Первом медицинском отряде ДНР, который вывозил раненых из Славянска, где шли бои, помогал людям с медикаментами, водой, продуктами, эвакуировал гражданских с детьми в Донецк. Выехав за очередными ранеными, бригада медиков и волонтеров попала под обстрел ВСУ. Автомобиль был изрешечен пулями, все остались живы, но группа Лилии попала в плен. Всех отправили в тайную тюрьму на Краматорский аэродром, а затем в СБУ. Благодаря вмешательству российских журналистов и общественных деятелей, их освободили. Ее рассказ о зверствах украинских вояк против мирного населения Донбасса, работе комиссии и человеческих судьбах – это свидетельство человека, который бьется против сокрытия правды и за наказание преступников из ВСУ и добробатов, виновных в страшных преступлениях.
- Как создавалась комиссия и в чем заключались особенности работы?
- Первоначально нас разместили в библиотеке, выдав карандаши и бумагу, потом перевели в помещение военкомата. В составе комиссии с сентября был врач Игорь, о котором я часто вспоминаю с благодарностью. Это замечательный человек, который душой болел за дело. Он организовывал медицинское обследование бывших пленных и направлял их на судмедэкспертизу. Мы уже тогда стремились документировать последствия пыток на официальном уровне. Знали и верили, что это обязательно пригодится для доказательной базы о преступлениях Украины. Был у нас и следователь, который опрашивал и документировал показания возвращенных из плена. Была группа по обеспечению безопасности пленных и наших сотрудников во время процедуры обмена. И все мы собирали данные о пропавших людях, отвечали на колоссальное количество звонков. Потом люди стали уходить, потому что денег не было даже доехать на работу. В итоге нас осталось три человека, и в мае 2015-го нас перевели в Министерство обороны ДНР. Мы работали на чистом энтузиазме, самостоятельно постигали все нюансы, учились вести переговоры с украинской стороной - и с официальными лицами, и с полевыми командирами. В июле – августе 2014 года шла полномасштабная война, поэтому пришлось заниматься не только пленными, но и пропавшими без вести. Я сразу же начала собирать данные и о гражданских, и об ополченцах, также приходилось заниматься и делами пропавших с той стороны. Нагрузка была колоссальная: огромное количество пропавших, звонки и из ЛНР, и из Украины, и из России. Всех надо было выслушать, расспросить, рассказать алгоритм действий. Решение включать в поиск пропавших граждан Украины было осознанным, так как в любом случае мы должны оставаться людьми. Мы не воюем с матерями, с погибшими, с уважением относимся к останкам, милосердно относимся к бойцам ВСУ, попавшим в плен к нам. Всех тех, кто был ранен, отправляли в наши больницы, и порой в одной палате оказывались и ополченцы, и гражданские, и пленные «укропы». Были случаи, когда под Логвиново под обстрелом в сложнейших условиях наши парни похоронили украинского танкиста, сделав крест и обозначив его данные. Это человеческая мораль высшей пробы.
Во время переговоров с украинской стороной я старалась сломать схему обмена останками. Случалось, что украинская сторона ставила условия или выкупа тела, или за одного требовала отдать им 5 или больше. Однако нашлись люди и на той стороне, которые разделяли мою позицию. Мы договорились отдавать останки без обменов, а по факту обнаружения и установления личности.
Весь 2015 год я работала с волонтерами общественной организации «Черный Тюльпан» под руководством Ярослава Жилкина. Это поисковики с огромным опытом работы. Они искали погибших воинов Великой Отечественной войны в вахтах памяти по всей России. У них я многому научилась. С самого начала работы по поиску пропавших без вести столкнулась с тем, что родные зачастую не знали ни позывного, ни подразделения, ни командира, ни места нахождения хотя бы приблизительно. По фамилиям порой даже командиры не знали бойцов, даже в больницах, бывало, называли лишь позывной.
Мирные граждане пропадали массово. Часто это случалось, когда они проезжали украинские блокпосты. По гражданским было больше информации, сложность состояла в том, что искать людей надо было на территории, подконтрольной Украине. Поэтому я просила, чтобы родственники обращались в их органы следствия и обязательно писали заявления. Постепенно приобретались знания и опыт. Когда благодарили за найденного человека, но он погибший, мне становилось не по себе. Смирилась, только когда одна женщина сказала мне: «Это страшно, не знать жив ли, погиб ли и где. А так появляется успокоение, возможность прийти на могилу». Поэтому так важно установить имя каждого погибшего.
- С какими первыми случаями гибели мирных жителей вы столкнулась и при каких обстоятельствах?
- Первые случаи гибели мирных жителей - это 26 мая 2014 года, утро, когда люди ехали на работу в аэропорт и попали под обстрел. Мне позвонил милиционер и сказал, что видит раненого гражданского мужчину, лежащего в луже крови на асфальте. Подойти к раненому и оказать ему помощь не дают снайперы с украинской стороны. «Скорая помощь» проехать к аэропорту уже не могла, выехавшую на вызов бригаду обстреляли, медики выжили чудом. Тогда появилось ошеломляющее чувство невозможности помочь, найти слова, чтобы утешить эту жену погибшего. Пришло осознание неотвратимости большого кровопролития и неприятие происходящего. А потом мы испытали страшное потрясение от вида множества трупов ребят-добровольцев, которых мы восторженно встречали и обнимали 25 мая на площади Ленина, еще веря в то, что к нам на помощь пришла российская армия, как в Крыму. Помню, как видела страдания раненых детей, воронки от снарядов на улицах Донецка, разрушенные дома и смертельно уставших врачей, оперировавших поток раненых, анестезиолога, спавшего стоя, ухватившись за спинку кровати в реанимации, и собак, которые мчатся под обстрелом в укрытие. Удивительно, но тогда у нас не было усталости. Спали на полу, ели - когда и что придется, и постоянно находились в действии. Славянск меня закалил, и происходящее в Донецке уже воспринималось как неизбежность. Слез не было.Просто надо было успеть: успеть доехать до бомбоубежища оказать помощь, успеть вывезти больных из-под обстрела больницы на Петровке, успеть найти продукты, чтобы накормить раненых, найти доноров и медикаменты, успеть отвезти в больницы. Говорят, что человек привыкает ко всему - нет, он приспосабливается жить в условиях войны. Многие из нас долгое время не могли заснуть, когда не было обстрелов, такой парадокс.
- Каково число массовых неизвестных захоронений жертв украинской агрессии в Донбассе, можно ли назвать хоть приблизительно количество жертв в них? Как о них узнавали, когда и почему начали искать?
- Сколько их, даже сейчас никто точно не скажет. У меня есть информация о захоронениях, но она требует проверки. Захоронение с убитыми гражданскими находится на территории Донецкой области, подконтрольной Украине. В 2014 и 2015 годах порой была такая обстановка, что не было возможности хоронить, как положено. Поэтому хоронили в братских могилах. Например, на Овсяном кладбище люди захоронены под номерами. Были такие могилы в Иловайске, Дмитровке, других местах. Есть одиночные могилы, бывало, хоронили и в окопе, и в лесополосе. Количество жертв еще предстоит подсчитать. У меня в базе было более 400 имен пропавших без вести. Узнавали о них от родственников или сослуживцев.
По крупицам собирали сведения. Каждое обращение - это история жизни и история смерти. Смотрю на фото в своих папках и вижу глаза пропавших людей - и гражданских, и ополченцев. Вот Константин Озеров, пропавший в Ждановке. К нему в дом вломились украинские боевики, надели мешок на голову, забрали его и сына с племянником и увезли. Сына и племянника потом отпустили, а Константин исчез бесследно. Удалось узнать, что порядка 30 человек тогда были похищены украинцами, их везли в автобусе с мешками на головах в поселок Коммунар, там избивали, пытали и убивали. Именно в Коммунаре нашли первое большое массовое захоронение жертв украинской агрессии. Вот фото Сергея Васильевича Резника. Он ехал домой с работы, был похищен украинскими боевиками, они позвонили его жене и сказали: «Твой муж сепар, мы его в штаб отвезем, у него карты нашли». А Сергей работал агрономом, и у него действительно были карты, но только сельскохозяйственные. Пропал на украинском блокпосту в Карловке Павел Еричев, он ехал на своем «форде» в Кузнецово-Михайловку и по сей день о нем нет никакой информации. Сергей Степаненко пропал в Амвросиевке, его автомобилем потом пользовались украинские вояки. Впоследствии я нашла информацию, что тело Сергея было доставлено в Днепропетровск, причина смерти - травмы органов грудной клетки и органов брюшной полости, номер тела 542 /ЛЕ. На табличке вместо даты смерти обозначена дата погребения.
Пенсионер Юрий Галушко, 1951 года рождения, шел через Пески забрать маму, украинские вояки замучили его и убили. Погибали и пропадали женщины, а выжившие, оказавшись в лапах нацбатов и СБУ, наотрез отказывались рассказывать, что там с ними происходило. Очень много людей, которые вообще уже никогда ничего не расскажут.
В 2015 году донецким судмедэкспертам я доставила костные останки из района донецкого аэропорта, занятого украинскими боевиками. Экспертиза установила, что останки принадлежали девочке 13-15 лет и мальчику 15-16 лет. Смерть детей наступила от огнестрельных ранений в голову. Скорее всего, подростков держали в рабстве, а потом избавились от них. Такая вот «забота»…
- Какие особенности работы первых эксгумационных комиссий? Что мешало и что помогало в работе?
- Особенностью первых эксгумаций было полное отсутствие средств для проведения этих работ и базы ДНК. Мы тщательно собирали все факты, учитывали любые детали. Например, какая на погибших была одежда, часы или телефон. И это часто помогало. Одним из первых эксгумированых захоронений была братская могила. Останки было уже невозможно опознать, помогала информация о личных вещах и обуви. Все испытывали шок, никто не готов был увидеть столько тел и фрагментов. Но пришлось обуздать эмоции, найти и передать тела их родным для погребения, тщательно осматривать и документально все фиксировать, придавать значение всем мелочам.
Когда обнаруживала личные вещи – зажигалки, зеркальце, расчески, к горлу подступал ком. Ведь в этих мелочах была жизнь, с человеком умирал весь его мир, мечты и достижения. Конечно же, родственники никогда не были готовы к увиденному. Это были страшные человеческие трагедии. Старались подготовить родных к тому, что им придется увидеть, старались, чтобы опознание проводилось в бюро судмедэкспертизы, где работают чуткие люди, профессионалы своего дела. Они знают, как не шокировать этой процедурой. А вот документируя опросы людей в тех населенных пунктах, где шли ожесточенные бои – Мариновка, Степановка, Кожевня, Шахтерск, Иловайск, Углегорск, Чернухино, Дебальцево, – от людей слышала рассказы о бесчинствах «украинских освободителей». Как они грабили, похищали людей, зверски убивали…
Из-за отсутствия средств работа по эксгумациям проводилась благодаря организации «Черный Тюльпан». Ребята полностью брали на себя расходы по топливу, брали свои инструменты и защитные костюмы. Работали слаженно, мы многому научились у них.
- Как себя вели иностранные наблюдатели, присутствовавшие при обнаружении массовых захоронений? Давали ли огласку фактам? Реагировали отстраненно или по-человечески?
- С самого начала к передаче останков привлекались иностранные наблюдатели миссий Красного Креста, ООН и ОБСЕ. Огласку фактам они не давали, при опросе пленных и незаконно удерживаемых лиц просто документировали истории для своих отчетов. Особой пользы от них не было. Но представители Красного Креста могли посодействовать в привлечении украинских поисковиков, обсуждалась необходимость создания общей поисковой базы.
Многое зависит от личности руководителя миссии. Например, в Донецке работала офицер ООН, которая по первому звонку незамедлительно решала возникающие проблемы - поместить в больницу нашего пленного или прекратить пытки в украинских застенках. Она очень чутко относилась к женщинам, которые побывали в плену, и озвучила в своем докладе тему пыток и издевательств над незаконно удерживаемыми лицами в тайных тюрьмах СБУ. МККК помогали в рамках своих полномочий передавать медикаменты нашим пленным. Уже после первых эксгумаций было ясно, что необходима ДНК-экспертиза, поэтому я написала предложения и с ними пришла к министру МВД Алексею Дикому, начальнику бюро судмедэкспертизы Дмитрию Калашникову, политику Андрею Пургину. Все они одобрили проект, и я очень рада, что на сегодняшний день такая лаборатория создана.
- Что происходило на территориях Донбасса при украинской оккупации? Что известно о внесудебных казнях, насилии над мирным населением, совершенных ВСУ и нацбатами?
- На окупированых территориях украинские войска совершали массовые преступления.
Например, в с. Стыла украинские боевики избили и нанесли ножевые и огнестрельные ранения председателю сельского совета. У коменданта Старобешево был похищен и убит его сын. Таких случаев много, и везде за украинскими преступниками тянется длинный кровавый след. Людей били, кидали в ямы с трупами, срезали кожу, выжигали свастику на теле, содержали в железных ящиках на солнцепеке. Все их изощренные издевательства долго перечислять. Российский журналист Максим Григорьев первым написал серьезную документальную книгу о зверствах украинских военных в отношении людей Донбасса. Там в интервью я сказала, что у украинских боевиков, видимо, существует какой-то учебник по пыткам, которые потрясали своей жестокостью и изощренностью.
Запомнилась история мужчины, Тенгиза Лобзанидзе, который попал в плен, где современные бандеровцы делали ему надрезы на предплечье и сдирали кожу. Пленников держали на жаре в железных ящиках в Курахово, где люди погибали от теплового удара. Одна местная женщина, услышав стоны, смогла выкрутить болты, чтобы люди в ящиках, прильнув к отверстиям, могли дышать. Это был смелый поступок. Были случаи расстрелов и убийств мирных граждан. Например, под Иловайском украинские солдаты застрелили парня, который ехал на велосипеде, и выбросили тело на мусорник. Свидетеля, который это видел, тоже застрелили. Были случаи, когда взрослые мужчины говорили мне: «Не обижайся, дочка, но я не могу рассказать, что укропы в плену со мной делали, было лишь желание подорвать себя, чтобы прекратить мучения».
- Почему виновники убийств мирных жителей Донбасса на Украине или получают небольшие сроки, или вовсе освобождаются от наказания?
- Я не знаю случаев, когда украинское правосудие привлекало к ответственности бандитов и убийц, совершивших преступления в Донбассе. Мы для них не люди, а «колорады» и «сепары». Нас обозначили насекомыми-вредителями, которых необходимо уничтожать. И за это никто не накажет, наоборот, наградят. Безнаказанность порождает новые преступления. Но я верю, что обязательно наступит время и всех виновных привлекут к ответственности - за растерзанные семьи, убитых детей, покалеченных людей, разрушенные дома. Я не знаю, как это можно простить, как можно примирить жертв с их убийцами и палачами? На Украине все молчат, когда в Донбассе погибают наши дети. Никто не выходит на майдан, не требует прекратить войну. И этим все сказано.
