"Медный всадник" – первый в России монумент. До XVIII века памятников, даже и царям, не ставили. Святая церковь не могла благословить отображение бренной плоти в искусстве. В допетровскую эпоху только пластика вырезанных из липы, позолоченных иконостасов, да декор храмовых фасадов считались уделом ваятелей. И беломраморная нагота античных аллегорий в Летнем саду Петра приводила в трепет наших пуритан. Казалось, сам Вельзевул низвергся искусить неколебимых россов. Кумир на бронзовом коне – вызов библейской заповеди! И вместе с тем – вот парадокс! – цивилизованная столица не мыслилась без монументов. Уже первые генпланы столицы предполагали установление памятников.
Державный основатель обожал свою столицу, ему хотелось остаться в ней навсегда. Карло Растрелли снял с лица императора гипсовый слепок, который послужил образцом для скульптурных портретов царя. Когда ваятель взялся за конную статую, Петр стал завсегдатаем его мастерской. Растрелли ориентировался в работе на памятник римскому триумфатору, вылепленному в одиннадцатом веке. Петр восхищался созданием скульптора. Но в бронзе модель была отлита лишь после смерти царя. Дочь Петра желала видеть монумент под окнами Зимнего – дворец строил Растрелли-младший. Но и это не сбылось – человек лишь только предполагает… Племянник Елизаветы Петр Третий первым вступил в новый чертог, но лишь полгода он обживал его тысячу с лишним покоев. Новая царица Екатерина II уволила от дел архитектора Растрелли. Опале подвергся и труд его отца – скульптора Растрелли. Императрица решила увековечить память Петра Великого совсем иначе – чтобы в разбеге взметнулся он пред широко распахнутой рекой.
(А творение Растрелли-отца лишь на рубеже девятнадцатого века обрело покой при Павле Первом – на площади Коннетабля при въезде в новый дом царя, который можно считать его склепом – Михайловский замок).
Екатерина не одного только своего великого предшественника хотела прославить, но и себя – просвещенную императрицу. Приличия вычурного века предполагали у подножия роскошного пьедестала утвердить аллегорические фигуры самой добродетели – Благоразумие, Трудолюбие, Правосудие и Победу. Больше того! Сей символический квартет еще должен был попирать ногами статуи, олицетворяющие мерзостные пороки – Невежество, Суеверие, Леность, Скупость, Неправду, Обман, Зависть, Несогласие. Конечно, в тот патриархальный век еще не родился наш универсальный ваятель Церетели, а кроме него уже никто бы и не взялся за столь подробный заказ… А поскольку вельможи всегда уверены, что лучше них никто не разбирается в искусстве, каждый спешил к царице со своими рекомендациями. Считалось, чем пышней - тем лучше. И кто во что горазд городил мысленно вокруг постамента плуги и наковальни, астролябии и секстаны, мортиры и якоря… Словом, зримый каталог всех новаций, принесенных деяниями Петра.
Все это вспоминается еще и потому, чтоб воочию представить, насколько дерзновенен окончательный замысел, и сколько косности, зоологического недоброжелательства, неукротимой злобы, зависти и невежества пришлось преодолеть, претерпеть и вынести создателям монумента, чтоб получился именно Медный всадник, а не очередная бледная и аляповатая копия какого-нибудь Марка Аврелия на лошади.
Екатерина в ту пору дружила с просвещенными французскими мыслителями. С ней переписывался Дидро. Он тоже загорелся идеей памятника. Но в своих фантазиях недалеко ушел от наших митрофанушек: советовал непременно использовать в монументе аллегорию – отобразить средствами пластического искусства любовь народа и образно заклеймить побежденное Петром варварство. Дидро дружил со скульптором Этьеном Фальконе – его и рекомендовали русской царице. Пятидесятилетний скульптор был известен Европе не только как мастер своего дела, но и самостоятельный мыслитель, новатор. Он не стеснялся упрекать у античных художников в их неудачах и порой предпочитал, казалось бы, непререкаемым образцам творения иных современников. Тогда доминировал во всем стиль барокко – вычурный, помпезный, с обилием никчемных завитушек – Фальконе высмеивал эту манеру, его кредо было – познать природу и выразить красоту, невзирая на моду.
Фальконе тем не менее был темная лошадка, пусть и бунтарь в душе. До приезда в Россию он хотя и состоялся уже как скульптор, но никакие его творения не дотягивали до будущего шедевра. Однако семя оказалось внедренным в благодатную почву. Обычаи нашей страны, образы русской истории немало повлияли на его мироощущение, подготовили его к созданию монумента такой пронзительной мощи, который обессмертил и причислил к гениям своего скромного дотоле создателя. Обрадованный доверием, Фальконе весьма серьезно отнесся к столь важному заказу и прежде всего отверг всех непрошеных консультантов. Он отказался копировать облик римского цезаря, всякие аллегории ему тоже претили. И советы друга своего Дидро он отринул: "Я ограничусь статуей героя, которого я не трактую ни как великого полководца, ни как победителя, хотя он, конечно, был и тем и другим. Гораздо выше личность созидателя, законодателя, благодетеля своей страны, и вот ее-то и надо показать людям. Мой царь не держит никакого жезла: он простирает свою благодетельную десницу над объезжаемою им страной. Он поднимается на верх скалы, служащей ему пьедесталом, – это эмблема побежденных им трудностей. Итак, это отеческая рука, это скачка на крутой скале – вот сюжет, данный мне Петром Великим".
Сейчас легко говорить, что более удачной площади такому монументу нет. А тогда этот дивный простор у Невы не был окаймлен нынешними чудесами зодчества: Захаров еще не выстроил свое Адмиралтейство, Монферран – Исаакиевский собор, а Росси – здание сената и синода. Кто б мог тогда предвидеть, что это будет одна из красивейших площадей мира!
Короче, поломано было немало копий, прежде чем выбрали место. Зато дерзкое решение – вынести памятник за пределы дворцового ансамбля, на прибрежную площадь – не всеми и не сразу было оценено. И этим не ограничилось новаторство создателей монумента. Воплотить идею было нелегко. Еще не было и в помине статуи, а уже заботились о постаменте. Понадобился монолит, да такой, что и египтянам не снился. Многие считали: чудит, дескать, скульптор, юлит, предсказывали поражение художника. Всесильный Иван Бецкой, доверенное лицо царицы в претворении в жизнь проекта, не верил в возможность откопать и привести в столицу каменную глыбу. Он предлагал составить пьедестал из многих валунов. Но Фальконе сам был как камень – стоял на своем. Академия художеств послала каменных дел мастера Андрея Пилюгина на побережье отыскать нужную глыбу. От Невы до Наровы рыскали лазутчики – и по Выборгской губернии, и по Сердобольскому погосту, и по Ладожским островам... Словом, нашелся вдруг в Лахте, в двенадцати верстах от Петербурга, "гром-камень", который якобы расколот был ударом молнии.
Почти два года волокли тот камень в Питер. Поражала смекалка мастерового люда – ведь все делалось впервые, со времени ацтеков и строителей пирамид, никто не брался за подобную почти что сизифову работу! Сперва до кромки моря по мерзлой и нагой земле, используя хитроумную систему рычагов и канатов, при этом проложили особые желоба с катающимися в них медными шарами – чем не первое использование принципа шарикоподшипника. И это ли не прообраз железной дороги!
Громадную плоскодонную баржу для перевозки камня водой уже построили, при этом камень на ходу обтесывали, на нем даже была кузница и взвод барабанщиков, по сигналу которых артельщики совершали свои маневры... Царица совершила паломничество к месту транспортировки. "Дерзновению подобно" – крылатый сей девиз ведет от того дня свое происхождение – именно эти слова по велению императрицы отчеканили на памятной медали.
Осенью 1770 года у причала близ Исаакиевского моста ошвартовались причалили два судна, между которыми на барже находился гром-камень. На него приходили смотреть как на чудо. Многие уже видели модель памятника в натуральную величину в мастерской скульптора, что располагалась в самом начале Невского проспекта. Лаконично и образно выразил о статуе свое впечатление Дидро: "Герой и конь сливаются в прекрасного кентавра, человеческая, мыслящая часть которого составляет, по своему спокойствию, чудный контраст с животною, вскрючившеюся частью".
Гипсовую модель монумента на две недели выставили для всеобщего обозрения. Мари-Анн Колло вылепила голову царя... "Для того, чтобы верно изучит мах лошади, писал историк Михаил Пыляев, – перед окнами дома Фальконета было устроено искусственное возвышение... несколько раз в день въезжал вскачь искусный берейтор... Скач коня на монументе сделан на десять градусов от горизонтальной линии. Вся высота всадника с конем 17 12 футов, высота одного всадника 11 футов". Профессор Академии художеств Лосенков, по заказу Фальконе, нарисовал картину с модели. Фальконе заплатил ему триста рублей и тотчас же отослал картину в Париж, так гордился он произведенным детищем…
Модель головы Петра выполнила ученица Фальконе Мари Анн Колло, аллегорическое изображение ненависти и злобы – змею, попираемую копытами коня, изваял скульптор Гордеев. Простой плащ, звериная шкура вместо седла – все это, по замыслу скульптора, символизировало особенности страны, которую привел к цивилизации Петр.
При подготовке постамента Фальконе велел убавить от передней части два с половиной фута. Бецкому было жаль любого осколка камня – он одержим был манией гигантизма. Скульптор, однако, желал придать скале вид своенравной волны, над которой вздымается конь... И он поторопился стесать по его разумению лишнее. Это было воспринято ура-патриотами как посягательство какого-то француза на дерзновению подобный символ национальной гордости великороссов. И даже соотечественник Фальконе – Карл Масон, который давал уроки внукам Екатерины II, с негодованием говорил: "Небольшой утес задавлен громадной лошадью, и царь, который бы должен созерцать свою империю еще более обширной, чем он замышлял, может видеть лишь первые этажи домов". Словом, произвольное уменьшение размеров камня вызвало неудовольствие Ивана Бецкого, и он поручил дальнейшее надзирание за работами архитектору Фельтену.
Фальконе обиделся и отказался отливать статую. Хотя возмущенный скульптор за четыре года до открытия монумента уехал из России – он уже вошел в историю искусства. А тогда…Литейный мастер Гоор из Копенгагена запросил за работу 400000 ливров. В России сочли сумму безумной и более двух лет не находилось подходящего литейщика. Пока не отыскался Емельян Хайлов, мастер, вошедший в летопись создания монумента. На нем уж сэкономили, так сэкономили… Широко известен факт, что при отливке статуи глиняная форма треснула и раскаленная бронза полилась из нее прочь. Хайлов, рискуя жизнью, заделал трещину. Но ему причитающееся жалованье так и не выплатили до конца – в архивах сохранилось прошение его внучки, которая полвека спустя просила казну рассчитаться за деяния деда.
И вот настал день триумфа. Гвардия выстроилась каре, войска взяли на караул, царица вышла на балкон сената. По ее знаку сброшено было покрывало с монумента. Началась новая жизнь памятника – олицетворения роли Петра в нашей истории. И получается так, что бронзовый истукан велением судьбы стал соответчиком за деяния чудотворного созидателя – в разное время по-разному обращались к нему:
Только камни нам дал чародей,
Да Неву буро-желтого цвета,
Да пустыни немых площадей,
Где казнили людей до рассвета.
А что было у нас на земле,
Чем вознесся орел наш двуглавый,
В темных лаврах гигант на скале, –
Завтра станет ребячьей забавой.
Уж на что был он грозен и смел,
Да скакун его бешеный выдал,
Царь змеи раздавить не сумел,
И прижатая стала наш идол…
Так писал Иннокентий Анненский в начале XX века. Но на века останется пушкинское, затмевающее всех и вся грозовое предупреждение. И все же, все же апокалиптическое предсказание Достоевского также не стоит сбрасывать со счетов: "А что как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли вместе с ним и этот гнилой, склизкий город, подымется с туманом и исчезнет, как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы бронзовый всадник на жаркодышащем коне..."
Время, кажется, не властно над деяниями Петра и его монументом. Вот и нынче на денежки спонсоров (в казне да у народа их не сыскалось) бронзового всадника помыли да почистили. Вспоминают, что в 1909 году была реставрация монумента – тогда из лошадиного брюха выкачали сто пятьдесят ведер воды. Как попала она туда? Через трещинки в бронзе. Потом – через шестьдесят восемь лет – опять нависла угроза. Тогда провели научную реставрацию. Мало кто знает, что в крупе коня имеется… люк. В 1976 году реставраторы и вместе с ними корреспондент "Вечернего Ленинграда" Семен Райкин проникли внутрь. Крышка люка крепится на восьми винтах, их не заметить просто так, поскольку они без шлицов и зазенкованы заподлицо. Это не колесо на машине сменить – три часа понадобилось, чтобы отвернуть эти восемь винтов. Тогда в чреве коня нашли записку: "Бронза литейной фабрики Э.П. Гакера", та фабрика предоставляла в 1909 году металл для реставрации монумента. Знаменательно, что инженер Гакер работал после революции на заводе "Красный выборжец" и участвовал в отливке знаменитого памятника Ленину на броневике, что стоит у Финляндского вокзала - хоть и не напротив Петра, но на противоположном берегу Невы. И тот завод "Красный выборжец" в 1976 году предоставил металл для восстановления "Медного всадника". Тогда внутри монумента оставили письмо потомкам, техническую документацию о реставрационных работах, а в другой капсуле – газеты "Ленинградская правда", "Смена" и "Вечерний Ленинград" от 3 сентября 1976 года…
Идут года, сменяются эпохи. Как писал Андрей Белый ("Петербург"), "с той чреватой поры, как примчался к невскому берегу металлический Всадник, с той чреватой днями поры, как он бросил коня на финляндский серый гранит – надвое разделилась Россия; надвое разделились и самые судьбы отечества; надвое разделилась, страдая и плача, до последнего часа – Россия"…
Но!
Ничто еще окончательно не решено, и есть надежда, что на тихой площади Сената, кланяясь подобным дерзновению деяниям пращуров, проникнемся и мы тем знамением, которым осеняет всех чудесный всадник – немеркнущий в веках, живой и трепещущий, он, попирая рептилию, обожает в сем не результат – но вечно обновляемый процесс.
