Однако празднование юбилея чуть было не сорвалось по банальной причине, ставшей чертой нашего времени – из-за отсутствия средств. Денег едва хватило лишь на косметическую реставрацию столетнего дома. Отчаявшись, гендиректор заповедника "Киммерия Волошина" Б.П. Полевакин даже вынужден был обратиться с письмом к президенту сопредельной России В.В. Путину и попросить оказать помощь очагу российской культуры в Крыму. И Путин помог. В Коктебель приехал председатель правления Внешторгбанка РФ А.Л. Костин и вручил администрации Дома Поэта чек на 30 тысяч американских денег. Слава Богу, Россия поддержала этот оазис творческой, духовной и интеллектуальной жизни, устоявший в периоды самых страшных социальных потрясений – революций, войн, террора, спасла его от какого-то ползучего забвения… На первый взгляд, вроде бы проблем нет – люди в Коктебель приезжают, но в основном отдыхать, и он постепенно превращается в обычный приморский поселок с шашлычными, дискотеками и торговыми лотками вдоль Набережной. Обидно, что затухает пульс духовной жизни этого места с необычайной судьбой, – судьбой, подаренной ему с легкой руки одного человека – хозяина Дома Поэта Максимилиана Волошина.
В рамках юбилейных мероприятий прошла международная научно-практическая конференция, на которой было заявлено более 80 докладов ученых не только из России и Украины, но также Англии, Франции, США. Курортная коктебельская публика была, пожалуй, немало удивлена…
Я возвращалась из Крыма в Москву поездом. Мой сосед по купе – молодой человек лет 20, вероятно, художник, всю дорогу что-то рисовал в блокнотике, да время от времени звонил друзьям по мобильнику.
– ... В Коктебеле отдыхали? Понравилось? – поинтересовалась я, чтобы как-то разрядить дорожную скуку.
– Угу… Вот только не повезло с погодой – вырвался на недельку, а тут дожди…Раза два искупался. Но все равно – круто! Море, горы... Там все гудели – отмечали праздник этого… как его?..
– Дома Волошина…
– Во-во Волошина. Я понял – какого-то украинского поэта. Я и не знал, что был такой. Акварели у него классные.
– А почему украинского? – удивилась я, – он родился в царской России, а умер в Советской…
– Да я вообще ничего не знал ни о каком Волошине. Слышал, что есть такое место тусовочное в Крыму – Коктебель – и все. Вот мы с приятелем и сорвались. Он там еще на недельку завис, а мне надо в институт. Природа там – это да! – супер! Народу только много понаехало, тесно, как в метро…
Фу, какой темный молодой человек, сказала бы какая-нибудь дама курортного полусвета. А почему, собственно, он должен быть "светлым"? Кто и где его просвещал? Он – это новое поколение, которое – дай Бог – в лучшем случае усвоило из телевизора сакраментальное: "Пушкин – наше все", но вряд ли в состоянии припомнить хоть строчку из этого "всего". Мой попутчик – представитель "пепси"-формации, такая же "пенка" своего времени, как все мы – только с другого "компота". Но этот паренек не безнадежен, он просто родился в такое время, когда интеллигентные мамы и папы от разговоров на кухне перешли к разговорам о "кухне" в буквальном смысле. Он рос в атмосфере "шопингового" психоза, риэлтерского ажиотажа, в мечтах заработать свой миллион. Но, быть может, он еще дойдет сам до чего-то другого. Если захочет…
"Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель"
В 1903 году "на гроши пешком" обойдя почти всю Европу, бывший студент юридического факультета МГУ Макс Волошин возвратился в родной Коктебель – маленькую захолустную деревушку на берегу Черного моря. Дорога домой прошла через ухабы духовного взросления: "Коктебель не сразу вошел в мою душу… И мне понадобилось много лет блужданий по берегам Средиземного моря, чтобы понять его красоту", – признавался поэт…
Таганрог, Севастополь, Москва, Франция, Испания, Италия, Греция, Корсика, Сардиния, Балеарские острова, Швейцария… Он слушал лекции в Сорбонне и занимался живописью в Лувре… Но это были лишь стадии ученичества, чтоб оценить главное, чтоб сформулировать для себя понятие Родина. И он сам создал ее для себя из дикого, не ограненного крымского камня – свою Родину, свой Дом. Больше чем просто Дом. Он начал строить идею, строить коммуну для людей свободного творческого труда, превратил глухомань в оазис духа – культурный центр не только российского, но даже Европейского масштаба. К тому времени 26-летний Волошин и сам стал личностью по калибру европейской. В Париже он подружился с поэтами Рене Гилем, Эмилем Верхарном, писателями Октавом Мирабо, Роменом Ролланом, художниками Одилоном Редоном, Фернаном Леже Амедео Модильяни, Пабло Пикассо, антропософом Рудольфом Штайнером, драматургом Морисом Метерлинком… Он открывал для российской публики новые имена, а в самой России находил новые таланты и презентовал их миру: С.Городецкого и М.Кузмина, А.Толстого и М.Цветаеву… И сам много, очень много работал: стихи, картины, статьи, философские трактаты, монографии. В то время он написал лучшую, по мнению специалистов, монографию о Василии Сурикове. Умел дружить и бескорыстно любить, радоваться жизни и принимать дорогих гостей. До революции в крохотном крымском поселке было тесно от живых классиков и признанных и непризнанных гениев. В свое время там побывали: А.Толстой, М. Цветаева, С.Эфрон, Н.Гумилев, О.Мандельштам, И.Эренбург, Е.Дмитриева, В.Брюсов…
"Дверь отперта. Переступи порог.
Мой дом открыт навстречу всех дорог.
Войди, мой гость, стряхни житейский прах
И плесень дум у моего порога…"
Помню, лет десять назад (тогда в Волошинские места приезжало много туристов) одна пожилая женщина – из местных, поселковых крестьянок, которая торговала виноградом недалеко от Дома-музея – вдруг разговорилась о его хозяине. Меня потрясло ее понимание личности Волошина.
– И чего это они сюда едут! И что они все носятся с этим своим Волошиным! – пробурчала она вслед группе приезжих экскурсантов. – Обжора он был такой – еще поискать, и лентяй… Моя бабка, бывало, рассказывала, как она ему каждое утро молоко носила из деревни. Он, представьте, покупал по тридцать (!) литров. Так она ему это молоко на ишаке возила – с трех или четырех дворов собирала, бывало. А он ходил такой важный – пузом вперед, – еще бы! – если в день постольку молока выпивать! А яиц сколько съедал! Его так тут все и называли Обжорой.
– Он же не один все это выпивал! Да знаете ли вы, что ваша бабка этим своим молоком вскормила весь "серебряный век" российской литературы? – возмутилась я. – У него в этом доме да плюс в доме матери столько народу останавливалось, – гении почти все…
– Да, бабка рассказывала, что вечно у них там было полным полно народу. Пели, танцевали. Одним словом, господа…Весело им жилось. А пожрать-то все горазды. Великие, что не люди?… Хотя, если б не он, кто бы нас сейчас знал? Захирели бы без отдыхающих, а так худо-бедно…
Да, действительно, трудно не согласиться с мнением классика – "страшно далеки они от народа" – причем не только были…
"Пылающий мир"
Максим Горький сравнил самым неожиданным образом Коктебель Волошина с Гуляй-Полем Нестора Махно: "Оба по породе своей анархисты, индивидуалисты, один – примитивный и дикий, второй европеизированный эрудит".
Волошин жил жизнью человека свободного, творческого, иногда, выезжая по делам из своего райского уголка, но неизменно возвращаясь назад… Первая мировая захватила Волошина в Европе. Однако весной 1916 года он прибыл в воюющую Россию.
Он писал: "Февраль 1917 года застает меня в Москве. Вернувшись весной 1917 года в Крым, я уже более не покидаю его, ни от кого не спасаюсь, никуда не эмигрирую – и все волны гражданской войны и смены правительств проходят над моей головой". Свое отношение к мировой бойне Волошин выразил в сборнике стихов "Anno mundi ardentis" ("В год пылающего мира"). Он декларировал абсолютное неприятие любого насилия и всех его проявлений. Это стало жизненным кредо поэта и его философией на всю оставшуюся жизнь. Так, если Махно воевал и с белыми и с красными, то Волошин не воевал ни с кем, – и каждый из этих двоих оставался верен себе и своим принципам.
Но многие называли его беспринципным. Печатался, где печатали, вовсе не придавая значения "цвету" издания… А он любыми путями, любыми тропами, всеми правдами и неправдами пытался пробиться к сознанию людей, донести свои мысли и идеалы. Они были весьма конкретны: "Когда на земле происходит битва, разделяющая все человечество на два непримиримых стана, надо, чтобы кто-то стоял в своей келье на коленях и молился за всех враждующих: и за врагов и за братьев. В эпоху всеобщего ожесточения и слепоты надо, чтобы оставались люди, которые могут противиться чувству мести и ненависти и заклинать обезумевшую реальность благословением".
По меткому замечанию Марины Цветаевой, он спасал "человека от стада, одного от всех, побежденного от победителей". В буквальном смысле. Волошин не только как интеллигент-проповедник пытался воздействовать словом на обезумевшую толпу, нет. Он рисковал своей жизнью, спасая, спасая, спасая другие жизни. Прятал в своем доме участников большевистского подполья. А когда они его благодарили, прощался со словами: "Имейте в виду, когда вы будете при власти, я также поступлю с вашими врагами"... И поступал, как и обещал – скрывал у себя в доме белых офицеров.
Он помогал своим друзьям пережить голод – спутник войн и революций: читал лекции, выступал на литературных вечерах, организовывал встречи.
Сохранились рассказы современников о его якобы невероятных способностях, с помощью которых, он мог добиться невероятного: сосредоточившись, разжечь костер и погасить пожар, – не знаю, правда ли это. Однако известен такой факт. Крымский фольклорист и историк Н.Маркс был приговорен к смерти. Волошин за него заступился, обращался с просьбой к коменданту Феодосии, но тот был неумолим. Тогда Максимилиан Александрович сосредоточился на молитве и… достиг цели – Маркса освободили. Волошина спросили, как ему это удалось, а он ответил, что просто помолился за палача: он в то время был в духовной опасности, а не жертва. Так он на практике претворял в жизнь заповедь Христа: "Возлюби врагов своих, как самого себя". Он привык жить по этим заветам и потому теоретически чувствовал себя приспособленным к условиям коммунистического бытия. В газете "Красная Новь" он поместил статью, в которой признался: "… коммунизм в его некомпромиссной форме мне очень близок и моя личная жизнь всегда строилась таким образом". Однако Волошин не принял его в виде государственной политики. Форма выражения христианских идеалов – да, но не более.
И, тем не менее, в официальной прессе Волошину устроили настоящую травлю после того, как в 1923 году в Берлине без его ведома вышел в свет сборник стихов, осуждающих террор. Да, революцию в России он воспринял как акт мистической бессмыслицы, считая, что Российской империи выпала судьба переболеть тяжелым недугом, чтобы Европа на этом примере выработала против него иммунитет.
И действительно, своим высоким уровнем жизни развитые капиталистические страны обязаны России, русской революции, которая на всю оставшуюся жизнь отбила у них охоту экспериментировать с "призраками коммунизма".
Между гражданином и поэтом
Волошин сформулировал свое мнение о предназначении поэта. И оно шло вразрез с известной некрасовской формулой: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Гражданский долг интеллигенции времен поэта Некрасова, во времена Волошина, во времена "диктатуры пролетариата", выглядел несколько иначе. В большевистской России понятие "гражданин" оказалось низведенным к готовности быть ангажированным политическими силами, берущими верх – властной элитой. В 1917 году Волошин сделал вывод о том, что позиции поэта и гражданина могут не только не совпадать, но даже противоречить друг другу. Это была его гражданская позиция. В то время она требовала мужества.
Космополит? Эстетствующий литератор? Каких только ярлыков на него не навешивали, а он рассматривал так называемое гражданское сознание как просто форму. А форму, как известно, всегда можно заполнить любым, даже самым сомнительным содержанием. Он говорил, что "незыблемо только звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас". И по этим законам жил.
Гуманистический пафос новой власти вызывал у него усмешку: "Когда хотят сделать людей добрыми и мудрыми, терпимыми и благородными, то неизбежно приходят к желанию убить их всех".
Принципиальных различий между буржуазией и пролетариями он не видел. Идеал обоих, по мнению поэта – в брюхе. И в этом смысле он был аполитичен. Воинственно, принципиально аполитичен: считал, что человечество не столько нуждается в свободе политических действий, сколько в свободе от них, этих самых политических действий. И от ловушек, расставленных ловкими политиками.
"Социализм тщетно ищет точку опоры, чтобы перевернуть современный мир. Теоретически он ее хотел найти во всеобщей забастовке и неугасимой революции. Но и то и другое не скала, а трясина, и то и другое – анархия, а социализм сгущенно государственен по своему существу. Он неизбежной логикой вещей будет приведен к тому, что станет искать ее в диктатуре, а после и цезаризме".
Что ж, время показало, что Волошин как будто разглядел за красными флагами и пролетарскими лозунгами и призрак ГУЛАГа, и ореол культа личности: "Я думаю, что тяжелая и кровавая судьба России на пути к граду невидимому проведет ее еще и сквозь социал-монархизм".
Идеалом самого Волошина был Град Господень, который находится вне пределов времен. И путь к нему – эволюция человеческой души.
Проводец
И сегодня, когда в России идет непримиримая латентная борьба правящих элит, некоторые его мысли и пророческие предостережения звучат весьма злободневно:
"Один из обычных оптических обманов людей, безумных политиков, в том, что они думают, что от победы той или иной стороны зависит будущее. На самом же деле будущее никогда не зависит от победы принципа, так как партии, сами того не замечая, в пылу борьбы обмениваются лозунгами и программами, как Гамлет во время дуэли обменивается шпагами с Лаэртом. Борьба уподобляет противников друг другу, согласно основному логическому закону тождества противоположностей".
Мог ли Волошин действительно особым своим даром и концентрацией духа заглянуть в будущее? Вполне вероятно, что он предсказал и появление атомной энергии и последствия ее применения:
"Катастрофические колебания человечества достигнут наибольшей степени напряжения, когда эта абсолютная материальная сила, а вместе с не и власть над рождением и смертью материи будет дана в руки человека: наши битвы народов будут по сравнению с теми казаться такой же спортивной идиллией, как нам кажутся теперь битвы античного мира".
И вероятно, потому он определил смысл человеческого бытия так: его задача оставить после себя вселенную любви.
Он умер в 1932 году от астмы на 56-м году жизни. И оставил после себя все, что любил.
Хранитель
Волошина называют личностью вселенского масштаба. Но душой и сердцем этот "гражданин мира" принадлежал своему Дому, стоящему на краю земли, раздираемой кровавым переделом. Из благополучной Европы он вернулся туда, потому что… Как написал поэт в своем пронзительном стихотворении "Русь гулящая": "разве можно такую оставить?!" Оставить, отказаться, позабыть опустившуюся, пьяную, обезумевшую вдову, оплакивающую своих расстрелянных детей? Нельзя, если ты – плоть от плоти ее…
И сильно заблуждаются те из современных сибаритов-интеллигентов, кто мысленно успел записать Волошина в "свои". Он жил действенной, активной жизнью, стремясь преобразить мир по образу и подобию Божьих заповедей. Фактически он был на службе у своего народа – выполнял свою миссию российского интеллигента и бессребреника
В 1924 году Волошин получил удостоверение, которое давало ему право на открытие бесплатного дома отдыха для писателей в своем собственном доме. Количество гостей увеличилось, к старым друзьям прибавились новые. В 1928 году в Коктебеле отдыхало уже более 600 человек. Приезжали: М.Горький, М.Булгаков, М.Пришвин, В.Поленов. К.Чуковский, А.Белый, А.Твардовский, М.Шагинян…
"У вскинутых скал Карадага со всеми свой кров разделил…" – так сказал о Волошине другой поэт – Борис Чичибабин.
У древних римлян было такое понятие – genios loci – гений места, дух-хранитель. Максимилиан Волошин, пожалуй, единственный в русской культуре, стал явлением подобного порядка, воплотив идеалы своей Вселенной в Доме Поэта в Коктебеле.
