Серебряный век русской литературы немыслим без Бунина – продолжение пушкинской традиции, чистые и строгие образцы поэзии, несколько старомодный, но такой трогательный и стиль – канон простоты и благородства. Бунин – поэт божьей милостью, и проза его насквозь пронизана этим же – торжествующая песнь любви и первозданной, кристально чистой озаренности страстью. Внешне биография Бунина вроде б небогата событиями. Хотя он посещал экзотические страны и не однажды испытал трагедию неразделенной любви, столь остро отразившейся в его творчестве. Да и факты его холодной осени в Приморских Альпах – любовница, тридцатью годами младше мэтра, поэтесса, лесбийское ее увлечение, приживал, волочащийся за законной женой классика – эта смачная коллизия послужила фабульной приманкой для пошловатой ленты "Дневник его жены". Что поразительно: талантливые люди, режиссеры – Алексей Учитель и Андрей Смирнов, так купились на "жареные" факты, не пощадили памяти страдальца... Даровитая сценаристка Дуня Смирнова вволю порезвилась на клубничке из жизни классика. Пустили Дуньку в Европу! В пору тотальной дебилизации населения, когда любой сюжет подвергается клишированию, растрачивается на клипы и комиксы, уже лишь этим поистине трагическим моментом в судьбе выдающегося писателя можно увлечь народ. Помнится, довелось ехать из Ниццы на автобусе в Грасс – место, где писатель провел немало эмигрантских лет. И дура-гид – из новых эмигрантов – весь путь с восторженным визгом тараторила, как скупила какой-то участок в Приморских Альпах, как арестовали в Монте-Карло известного московского отелевладельца... Она не иссякала, и секрет был прост: повторять один и тот же текст, фекалитет желтой прессы, и массы ей умиленно внимали. Вот привезли в город Грасс, но экскурсовод даже и не удосужилась упомянуть, что, жил да был тут Иван Алексеевич Бунин, и этот паршивый Грасс со своим мыловаренным заводиком, никому и никогда иначе и не мог быть интересен. Но... Автобус припарковался во дворе того самого мыловаренного завода, туристы были выпущены в лавчонку на часок, видать, гид с этого тоже имела свой процентик. Вот и весь Грасс... И только пошлое кино напомнит иному проницательному читателю, что когда-то что-то неординарное разыгрывалось здесь. Красный купальный халат, словно тога патриция в изгнании, единственная достоверная деталь.
...Он был непрост, этот необычный писатель. Тем и замечателен. Когда у Николая Телешова в предреволюционные годы собирались на свои "Среды" писатели, каждому из них дали прозвища – по московским адресам в соответствии с их характером и нравом. Ну, Чириков – что с него, плешивого, взять – естественно получил прописку в Кудрино. Куприн – за пристрастие к лошадям и цирку – заимел Конную площадь. Шаляпин – Разгуляй, Юлий Бунин, брат Ивана, поскольку всю жизнь бегал по редакциям, – "прописался" в Старо-Газетном переулке. Там еще был конфликт с Леонидом Андреевым, поскольку он был юн, ему дали прозвище Новопроектированный переулок; Леонид Николаевич оскорбился: "У меня в каждом рассказе по покойнику. Дайте мне Ваганьковское кладбище!". Дали. А с Иваном Алексеевичем все стало ясно сразу: за желчный нрав ему дали прозвище... Живодерка.
Нашлись и на него любители ранжиров, отказывая ему то в жалости и сострадании, то в чувстве юмора, то даже в образованности и уме... Нашелся не один "творец", пытавшийся из жизни Бунина сварганить беллетристическое полотно, которое всегда выходит схематичным и ходульным, как и интерпретаторы жития. Сыскался и создатель "романизированной биографии", который смонтировал свой текст из немеренных цитат мемуаристов, скрепив их своим пустословием и вкрапливая на подверстку – вот тупик литературной беспомощности! – целиком тексты бунинских новелл.
Да, он был желчен и бескомпромиссен, горд и гениален, свидетельство тому хотя б тот факт, что даже очень достойные люди не могут быть ему конгениальны, не вписываются в, казалось бы, явственные черты. Все признавали его классический талант, но многих раздражала его независимость. Чеканное слово его – подобно строкам Писания: все выверено, строго, поэтично. Он чужд выспреннести, словесных выкрутасов на "вечные темы" и достаточно злобно возражал Достоевскому, что тот "совал Христа во все свои бульварные романы". Он с годами молодел – как писатель. Делался острее в ощущениях, во вновь переживаемых страстях. С годами он словно сдал в архив бытописательство, и всепобеждающая любовь в пору, когда людей раздирала ненависть, – затмила в темах его все остальное. Холодной осенью изведал солнечный удар...
Сто пятнадцать лет назад вошел навечно он в русскую литературу. Они были очень непросты – баловни Серебряного века, зачастую при жизни друг с другом ох как не ладили. Время и вечность примирили их перед судьбой литературы, отсеяв случайные репутации, оставив в памяти народной лишь только истинный талант. И какое счастье, что есть с нами и наследие его поэтических оппонентов – все это ставит нашу литературу на занебесный уровень, по ее многообразию оттенков, лирических течений, образности и сюжетного построения.
Его революционный дневник – "Окаянные дни" – впервые напечатали на родине в 1990 году. Конечно, это не произведение искусства – но этот документ дает нам основание понять, чем были продиктованы строки 1921 года:
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора...
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому.
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо...
Как бьется сердце горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом
С своей уж ветхою котомкой.
Бунин еще был жив, стараниями красной профессуры в России его почти позабыли, но в пятьдесят первом был издан том Большой Советской энциклопедии, где для статьи о нем отвели столбец с хвостиком – столько же, скажем, как и сообщению о "варикозном расширении вен". Но о Бунине заметку дали без портрета и без упоминания о нобелевском лауреатстве. Конечно, шведские академики многого в русской литературе не увидели, но Бунин был замечен ими зорко. Ведь премия по литературе присуждается за создание книг, наиболее полно отражающих стремление к идеалу.
Он никому не уступил ни пяди – в том смысле, что он был чеканен и четок в убеждениях. Его стихи – гарантия его искренности, его проза – образец лирического совершенства. Он уважал поэтических соперников, и он всегда остро сопереживал нерву времени. Эмиграция – незаживающая рана, и каждый из подвижников Серебряного века по-своему решал для себя ту проблему, недаром же Ахматова, например, еще в восемнадцатом году начала свое классическое стихотворенние "Мне голос был..." с четверостишия: "Когда в тоске самоубийства народ ратей немецких ждал, и дух суровый византийства от русской церкви отлетал..." И грасский заложник, отстраненный от страны своей, ушедший в тени темных аллей, ненавидящий большевиков, затравленный и нищий, в ту пору, когда шла война, всецело был на стороне русского народа, и он, пожалуй, был даже готов вернуться в сталинскую Москву, но обстоятельства сложились так, что вышло по-другому... Но в этот день уже не в этом суть. Счастлив тот русский человек, который вновь и вновь сможет прикоснуться к дарам сего чародейного гения. И слава Богу, что есть у нас много их хороших и разных – от Маяковского до Набокова, от Ахматовой до Платонова – они могли в жизни не принимать и не приветствовать друг друга, но от этого не менее бесценен их вклад в культуру и интеллектуальное богатство страны.
Блестящий стилист, вдохновенный лирик, певец любви и одухотворения, Иван Алексеевич Бунин – вечный и великий спутник; верно замечено – он дал стране просвет спасения, и лишь за это мы должны быть бесконечно благодарны нашему лучезарному, неувядаемому таланту. Он оплакивал свою Атлантиду – Русь той самой средней полосы, где причудливо сочетались жизнь и интересы запоздалого барства и просыпающихся крестьян, той самой гремучей смеси, которая и расколола навсегда русскую общину, но он и в ней увидел прекрасные черты, и они стали его шедеврами.
